Рукава в грязи и огромные пуговицы. Как одевались москвичи в XVII веке — и какими их рисовали спустя столетия

Осень, Москва, церковный праздник. Девушка в ярком красном одеянии с крупными блестящими пуговицами возвращается из храма. Она идёт мимо нищего слепца и не менее пёстро наряженных и судачащих о чём-то горожан. Её вот-вот обгонит статный всадник на коне, путь которому по грязной улице прокладывает слуга с хлыстом. Мужик в халате с длинными, волочащимися по земле рукавами вязнет по колено в грязи и над ним потешаются его приятели в таких же халатах. Кто все эти люди и почему они так одеты? Эту картину о повседневной жизни москвичей в XVII веке написал художник Андрей Рябушкин в конце XIX века, но могли ли простолюдины той эпохи так одеваться? «Большой музей» разобрался, как «Московская улица XVII века в праздничный день» соотносится с реалиями того времени.

Живописцы на Руси до XVIII века рисовали святых и сцены из Библии, а на обычных людей и их повседневные занятия внимания не обращали. С XVII века известны парсуны: по технике и композиционным решениям они представляли собой переходный этап между иконой и светским портретом. В первой четверти XVIII века Петр I отправил российских художников учиться в Европу — так зародилась академическая живопись. Но обычным человеком она тоже не интересовалась — авторы изображали лишь людей высокородного происхождения, состоятельных и знаменитых.

В XIX веке художники получали высшее образование дольше, чем сегодня врачи, — в Академии художеств Санкт-Петербурга учились 8–15 лет. На протяжении этого периода студенты, следуя законам академизма, вновь и вновь обращались исключительно к античным и библейским темам.

В 1863 году Совет Академии отклонил просьбу 14 лучших учеников, среди которых были Илья Репин, Василий Суриков, Иван Крамской, дать им возможность во время соревнования за первую золотую медаль свободно выбирать тему. В результате художники демонстративно покинули Академию и стали известны как передвижники. Одновременно в 1866 году было основано Императорское Русское историческое общество, что отразило изменения в общественном восприятии прошлого, — национальные история и культура стали предметами для изучения и сохранения. Расцвет творчества Андрея Рябушкина пришелся на последнюю треть XIX века: к этому времени художники уже добились права рисовать сцены из жизни простых людей.

Сюжет «Московской улицы XVII века в праздничный день» напоминает фотографию с изображением повседневной городской жизни. Что мы видим в первую очередь? Люди идут из храма после обедни, торопятся по своим делам, погода плохая, улица превратилась в грязевой поток, по ней трудно проехать даже на лошади. Движения прохожих размашисты — такая пластика характерна для людей физического труда. Мужчины поднимают полы длинной одежды до пояса, чтобы не испачкаться и не промокнуть, рукава их тоже свешиваются до земли. Композиция позволяет разглядеть прохожих и их костюмы, а важные события того времени — Смутное время, церковный раскол и эпидемия чумы — остаются в стороне. В центре внимания художника находится человек. А что мы знаем о жизни обывателя в Москве XVII века?

Москва того времени была плотно застроена одно-двухэтажными деревянными зданиями, хотя появлялись и каменные: на узких улицах теснились мелкие лавки, усадьбы знати и купеческие дома. Город разделялся на слободы (они занимали одну-две улицы), где люди селились согласно происхождению или роду занятий.

В отличие от средневековых европейских городов, улицы Москвы не мостили булыжником, а лишь покрывали деревом, которое от влаги набухало и трескалось, так что после сильного дождя вязли даже лошади. Уличная грязь смешивалась с нечистотами и мусором из частных домов, отходы мясных и рыбных лавок выбрасывались прямо на улицы, а затем попадали в реки. На тот момент в Москве не было ни одного загородного кладбища, зато насчитывалось более 200 кладбищ при приходских церквях. Все это способствовало быстрому распространению инфекций. Во время чумы 1654 года население города значительно сократилось. Судя по дошедшим до нас письменным источникам, власти в период эпидемии не принимали никаких мер для того, чтобы остановить распространение болезни, продолжая хоронить инфицированные трупы в черте города.

Почему верхняя одежда всех, кто изображен на картине, такая длинная? Стоглавый собор 1551 года запрещал православным христианам носить «платье и одежду иноверных земель», европейское платье ассоциировалось со всем негативным и греховным. Чтобы у народа не осталось никаких сомнений, иконописцы даже изображали бесов в европейских костюмах.

Царь Алексей Михайлович (1629–1676) был последним из российских правителей, кто запрещал своим подданным носить европейское платье. Приняты были и обратные меры для сохранения национальной целостности: иностранным гостям в Московии патриарх Никон запретил не только носить русскую одежду, но и изучать русский язык.

Известно, что Петр I принудил своих подданных носить европейскую, по немецкому или венгерскому образцу, одежду и брить бороды. Но еще его предшественник, царь Фёдор Михайлович, находясь под влиянием первой жены Агафьи Грушецкой и её польских родственников, в 1680-м приказал придворным носить короткое платье по польско-украинскому образцу. Эти перемены были зафиксированы в записках иностранцев, побывавших в Московии в конце 1680-х. Например, саксонец Георг Шлейсинг отмечал: «Некоторые ходят ещё по старому русскому обычаю в больших широких кафтанах, некоторые — почти так же, как поляки».

Иностранные путешественники в своих сочинениях обращали внимание не только на костюмы жителей Московии, но и на их нравы. Многие замечали, что население Руси не уделяет достаточного внимания изучению иностранных языков и за пределы своей страны не выезжает, в результате чего имеет превратное представление о жителях других стран, считая иностранцев «варварами» и врагами.

До петровских реформ начала XVIII века, когда возникло разделение на народный и светский костюм, основным и универсальным элементом одежды для представителей обоих полов всех сословий на Руси была рубаха: у мужчин она доходила до колена или середины бедра, а у женщин — до щиколоток. Если европейское платье, которое после реформ обязаны были носить все горожане, подчёркивало форму тела, то народная одежда фигуру скрывала.

Традиционный трапециевидный силуэт в женской одежде достигался за счет сборок или клиньев, которыми надставлялись боковые швы. Платье обычно состояло из трёх слоев одежды — исподней, комнатной и уличной. Если женщина носила две рубахи, нижнюю и верхнюю, то подпоясывалась только нижняя — пояс служил оберегом.

Просторная многослойная одежда создавала видимость дородной фигуры, что считалось женским достоинством. Подвенечная нательная рубаха иногда сохранялась, чтобы стать погребальной одеждой. Магазины готового платья появились гораздо позже, поэтому в простых семьях изготовление всей одежды ещё пару столетий оставалось женской обязанностью.

Вернёмся к картине Андрея Рябушкина и рассмотрим, во что же одеты прохожие.

Прежде всего привлекает внимание девушка в красном одеянии, похожем на халат или кафтан, застёгнутом на крупные металлические пуговицы. В одной руке она сжимает свечку и, возможно, просфору, другой подбирает полы длинной одежды, пробираясь через грязь. Из-под красного одеяния выглядывает вышитый подол рубахи, на голове белый платок в золотых узорах. Как называлась эта верхняя одежда и могла ли она на самом деле быть такой яркой?

На этот вопрос отвечает Юлия Демиденко, историк моды и ведущий научный сотрудник Русского музея в Санкт-Петербурге: «Эта странная одежда, на мой взгляд, больше всего похожа на однорядку — её как раз носили в плохую погоду. Без воротника может быть ещё ферезь (она могла быть и мужской, и женской), её тоже шили из красного сукна. В Государственном историческом музее есть одна вещь XVII века, которую атрибутировали как телогрею (она широкая внизу, с откидными рукавами до самого пола), но кто-то из историков её же назвал опашнем — с одеждой этого исторического периода не всё так однозначно.

Вообще Рябушкин реконструировал костюм по материалам историков, даже можно понять, что откуда, например, о пуговицах размером с грецкий орех сообщал в своем сочинении “О государстве Русском” агент Англо-Московской торговой компании Джайлс Флетчер. Но тут пуговицы очень крупные, и петли смущают, потому что нет обычных для такой одежды навесных петель, а разрезы никак не оформлены. Что касается интенсивности цвета, то натуральные красители могли давать достаточно яркие цвета: вишнёвый, зелёный, кумачовый. Нитки в тканых узорах XVIII века и однотонные бархаты этого периода тоже очень яркие».

У всех кафтанов (будем для простоты так называть всю длиннополую одежду с длинными рукавами, раз и специалисты не могут договориться), изображённых на картине, видно подкладку. Если основная ткань этого одеяния однотонная и преимущественно тёмная, то подкладка — светлая и весёлая. «Дошедшие до нас предметы верхней простонародной одежды произведены в основном в XVIII-XIX веках и подкладка в них выполнена из набойки, — добавляет Демиденко. — Причём подкладка иногда представляет больший интерес, чем парча, из которой сшито изделие. Ткань, на которую наносился набивной рисунок, могла быть любой: разные по толщине и выделке льняные холсты или ряднина (холст из пеньки или конопли), а для зимних вещей — даже шерсть (сермяга)».

Если женщинам из белья полагалось носить лишь рубаху, то мужчинам повезло больше — у них были порты. Штаны в народной культуре ассоциировались с мужским началом, в XVII веке носить их начинали с пяти-семи лет, а в более ранние периоды — лишь при достижении брачного возраста, или даже после свадьбы. Первые порты шила мальчику мать или крёстная, а девушка должна была сшить порты жениху еще до свадьбы.

Ношение поясной одежды, то есть предметов, фиксирующихся на талии или бедрах, вообще связывалось в традиционной культуре с детородным возрастом — выражение «она надела юбку» означало, что женщина просватана. Поэтому в пожилом возрасте (с утерей фертильности) происходит отказ от ношения портов среди мужчин и понёв (юбок с разрезом) — среди женщин. В народной культуре штаны использовались в обрядах, связанных с урожаем, а отцовские порты становились оберегом во время родов в особенно сложных случаях — в них заворачивали новорождённого, если дети в этой семье ранее умирали (обычно ребёнка заворачивали в отцовскую рубаху).

Иностранцы, посещавшие Московию в XVI-XVII века, в своих записках отмечали явное азиатское влияние на одежду местных жителей. Шаровары, какие мы видим, например, на фигуре слева, повёрнутой к нам спиной, — зелёные с жёлтым растительным орнаментом — это влияние монгольской моды. Обычные штаны сверху тоже были широки, собирались в складки по кулиске на гашник, который представлял собой плетеный пояс или ленту, то есть обхват талии можно было регулировать.

Среди прочих персонажей картины, верхняя одежда которых однотонна, выделяется женщина в светло-оранжевом одеянии, украшенном растительным узором. По мнению Юлии Демиденко, художник пытается изобразить здесь что-то вроде парчи или глазетного шёлка (парча с шёлковой основой и золотым или серебряным утком — нитями, направленными поперёк тканой основы). Могли ли обыватели в действительности носить такую одежду?

«Рябушкин, очевидно, хотел сделать акцент на контрасте узорочья и ярких цветов с непролазной грязью. Но тут точно искажает историческую правду: изображаемая им одежда из парчи была слишком дорогой, женщина в ней должна быть боярыней, а она вряд ли полезла бы в грязь, да и вообще из терема в непогоду ей выходить незачем. Не говоря уже о том, что знатные русские женщины жили по большей части затворницами, что отмечалось многими иностранцами. Выезжали они из дома в возках (слово “карета” еще не использовали), пешком одни скорее всего далеко от дома не отходили». — отвечает историк моды.

Но кто тогда все эти люди? Если это простолюдины, то не слишком ли красиво и аккуратно они одеты? Можно ли определить их социальный статус по элементам костюма, качеству тканей и их отделке? Похоже, Андрей Рябушкин из-за недостатка информации о повседневной жизни эпохи невольно вводит зрителя в заблуждение, и изображённой на его полотне жанровой сцене нельзя верить.

Вот что об этом говорит Юлия Демиденко: «Мы не знаем, как одевались обычные люди в XVII веке — у нас нет достаточно надёжных источников. Из сохранившихся вещей мы имеем одежды бояр и царей, и одежда это относилась, очевидно, к парадному одеянию. Сейчас нам доступны ещё вещи, которые привозились из первых этнографических экспедиций по Русскому Северу — этот регион особенно важен, считалось, что там из-за отдалённости от Золотой Орды дольше сохранялись наиболее старые формы одежды, но всегда ли это справедливо, тоже вопрос.

Оттуда привозили также парадные и нарядные женские костюмы, которые передавались из поколения в поколение — они сохранились, потому что их редко надевали. Кроме того, есть увражи (особый вид иллюстрированных изданий) про быт и нравы русского народа, которые в XVIII веке рисовали иностранные художники в России. На них как раз изображается праздничный быт народа, но и тут есть опасность — художники, рисуя одежду, часто сильно модифицируют её под моду своего времени. Допетровский костюм нуждается сейчас в переосмыслении и очень внимательном изучении, существует масса письменных источников, но их необходимо соотнести с изобразительными — понятия, обозначающие те или иные формы одежды, очень сильно менялись со временем».