Кем был первый советский Дед Мороз. История актёра и конферансье Михаила Гаркави

Колонный зал Дома Союзов, 31 декабря 1936 года

Это было невероятно: ёлка упиралась в самый потолок! А ведь потолок там был метров 15, не меньше! Дети застыли в восхищении, забыв, что они пришли без родителей, а значит можно носиться по залу и бесчинствовать. Но ёлка была только началом волшебства.

В зал вплыла огромная фигура: старик с длинной белой бородой и весёлыми глазами. В руках у него были посох и мешок с подарками. Дед Мороз! Персонаж, запрещённый на протяжении последних 20 лет, а потому совершенно детям незнакомый. Но вскоре дети окружили этого огромного весельчака, сыпавшего шутками и раздававшего подарки.

Вдруг Дед Мороз указал на ёлку и крикнул: «Ёлочка, зажгись!» Дерево засияло тысячами искр, окончательно убедив попавших в Колонный зал счастливчиков, что Новый год – лучший праздник на свете.

Между медициной и театром

Пожар начался поздним утром 19 апреля 1902 года. Искры из топки паровоза ветром занесло на крышу сарая близ станции Березина. Крыша сгорела за считанные минуты, а уже через пять часов в огне была большая часть города. Пожар почти полностью разрушил старый Бобруйск. Без крова, работы и средств к существованию остались тысячи людей. Была среди них и семья провизора Наума Борисовича Гаркави. Его жена, зубной врач Любовь Львовна, лишилась своего кабинета. Решено было уехать в Москву — попытать удачу там.

Удача не подвела: в Москве Наум Борисович нашел место финансового работника, а Любовь Львовна восстановила практику. Пятилетний сын Миша с энтузиазмом воспринял переезд в большой и нарядный город, где развлечений было куда больше, чем в Бобруйске. Ему нравилось смотреть на людей, общаться с ними, заводить новые знакомства. Гаркави-младший был классическим экстравертом.

Когда в 1915 году Миша закончил гимназию, он подал документы и на удивление легко поступил сразу в два учебных заведения совсем разной направленности: в Музыкально-драматическое училище Московского филармонического общества и на медицинский факультет Московского университета. Родители не сомневались ни секунды: театр это, разумеется, захватывающе, но лучше обзавестись «настоящей профессией».

Спустя почти полвека учившийся с Гаркави врач профессор Ефим Брусиловский вспоминал: «Я должен был вести своё первое студенческое собрание. Ко мне подошел 18-летний юноша. Он был тогда хорошего здоровья и сложён перспективно... У него была сияющая улыбка и на щеках играл румянец. И копна каштановых волос на голове. „Я хочу участвовать в вашей общественной жизни“. Эту фразу можно считать кредо Миши Гаркави — куда бы он ни попадал, в каком бы коллективе ни оказывался, ему необходимо было тут же стать его важной частью».

На медицинском такому рвению нашлось своеобразное применение: Гаркави назначили директором Костного музея. Он раздавал студентам кости перед началом занятий, а если кто-то неуклюже ронял материал на пол, по помещению разносился его грозный рык: «Осторожно! Поломаете челюсть или зубы, заплатите 50 копеек!»

Между театром и конферансом

Если родители рассчитывали, что их любимый сын позабыл о своих театральных планах, их ждало разочарование. Параллельно учёбе на медицинском, Михаил Гаркави в 1916 году поступил в труппу Московского художественного театра.

Сначала была массовка, потом юноше с богатырской фигурой и уже весьма объемным животом стали доверять эпизодические роли: ближнего воеводы в «Царе Фёдоре Иоанновиче» Алексея Толстого или Хлеба в «Синей птице» Мориса Метерлинка. Совмещать учебу на медицинском и театр с каждым месяцем становилось всё сложнее. Нужно было делать выбор. И Михаил его сделал. Как говорил артист Николай Смирнов-Сокольский, приятель Гаркави, «эстрада от этого выбора несомненно выиграла, а медицина ровно ничего не потеряла».

Но театр не спешил награждать Гаркави за то, что тот принес ему в жертву медицину. Артисту по-прежнему не давали роли больше, чем на несколько слов и, похоже, его карьера застопорилась. Решение пришло неожиданно.

Предшественником Гаркави в роли Хлеба в «Синей птице» был Никита Балиев, гремевший теперь по всей стране как пионер нового модного жанра «конферанс». Натягивая в очередной раз костюм Хлеба, Гаркави подумал, что он может унаследовать от Балиева не только костюм, но и карьеру.

Профессия конферансье была, пожалуй, одной из самых востребованных во время НЭПа. Новые клубы, кафе и другие заведения нуждались в людях, которые могут весело и с шутками организовать публику. Гаркави подходил идеально. Он не просто любил людей — ему нравилось импровизировать, отвечать на неожиданные вопросы из зала, острить на грани дозволенного. В театре, где режиссер решает за актёра, как ему говорить, где стоять, а когда взмахнуть рукой, подобной свободы и близко не было.

Гаркави стал бригадиром одной из групп творческого объединения «Синяя Блуза». Члены объединения выступали в свободных синих блузах и чёрных брюках и юбках — чтобы создать максимальное сходство с образами рабочих с агитационных плакатов. Синеблузники обличали, обшучивали в стихах и песнях пороки молодого советского общества, злободневно сочетая патетику и сатиру. В роли «гайки в великой спайке одной трудящейся семьи» Михаил пробыл несколько лет.

Толстый и громкий

Роман певицы и конферансье начался в 1929 году, когда Лидия Русланова ещё была замужем. По утрам её муж-чекист выходил из подъезда и садился в чёрную служебную машину. Иногда дорогу ему преграждала сумасшедшая (или притворявшаяся сумасшедшей) соседка. Уперев руки в бока, она восклицала: «Коммунист-коммунист, а у жены твоей любовник толстый!»

Наконец Гаркави и Русланова стали жить вместе, заодно создав один из самых популярных в довоенном СССР творческих союзов. Они хорошо понимали друг друга на сцене, и им не нужно было соревноваться за симпатии зрителей — работали они в разных жанрах.

В их доме всегда было множество гостей, причём большая часть — бесконечные приятели Гаркави. Все-таки Русланова, несмотря на крестьянский костюм и народные песни, была дивой, а вот с Мишей Гаркави можно было дружить запросто.

Он был радушным, гостеприимным и, конечно же, громогласным. Писатель и журналист Лев Никулин вспоминал, что каждый раз, завидев его на другой стороне улицы, Гаркави пугал прохожих криком: «Из моих встреч с Никулиным!»

Знакомые Гаркави знали, что конферансье постоянно шутит не только на сцене, но и в жизни. Когда Гаркави отдыхал в санатории в компании Смирнова-Сокольского, конферансье Александр Менделевич получил открытку с текстом, который заставил бы вздрогнуть даже самого верного друга: «Мы редко обращаемся к Вам с какими либо просьбами и сами знаем, как неприятно одолжаться у товарищей. Поймите, что только крайняя нужда и сравнительно неважные дела в поездке вынуждают нас просить Вас об одолжении».

По законам жанра дальше должна была бы следовать денежная сумма, но неожиданно тон письма менялся: «...Нам совершенно необходимы десять белых голубей породы „турман“. Они могут быть мохнатоногими, но могут быть и гладкоколенчатыми — это предоставляем Вашему вкусу. Лучше, конечно, если грудки у них будут иного цвета, но в крайнем случае сойдут и одномастные тоже».

Спустя неделю Менделевич получил от приятелей телеграмму: «ВОЛНУЕМСЯ КАК ДЕЛА ГОЛУБЯМИ ЕСЛИ НЕТ ТУРМАНОВ СЕРНОНОГИХ ВЫСЫЛАЙТЕ БЕЛЫХ ЛАПЧАТЫХ». И ещё одну через неделю: «ИМЕЕМ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАКУПИТЬ СВЕЖУЮ ПАРТИЮ ГОЛУБЕЙ ТЕЛЕГРАФЬТЕ».

Дед Мороз: возвращение

Слава Гаркави росла: заполучить его ведущим на вечер считалось большой удачей. Он использовал не только домашние заготовки, но и импровизировал — просил зрителей задавать вопросы и молниеносно придумывал остроумные ответы. (К сожалению, записей концертов с Гаркави не сохранилось, поэтому приходится верить восторженным воспоминаниям современников на слово). К Гаркави подходили на улицах, просили автограф или хотели просто поздороваться. Его любили и взрослые, и дети. Поэтому, когда настало время выбирать Деда Мороза для ёлки в Доме Союзов, Гаркави казался самым очевидным кандидатом.

А настало это время после того, как в декабре 1935 года в газете «Правда» было опубликовано письмо Первого секретаря Киевского обкома Павла Постышева, в котором тот призывал «вернуть детям елку». Дело в том, что рождественская елка в СССР подвергалась гонениям, даже несмотря на личную любовь к ней Владимира Ленина. По мнению молодой советской власти, ёлка была «царистским пережитком». С 1929 года улицы больших городов даже патрулировали специальные отряды, которые высматривали в окнах запрещённые деревья.

Видимо, к 1935 году Постышев почувствовал себя в присутствии Иосифа Сталина настолько комфортно, что не побоялся лично предложить вернуть ёлку – но уже не в религиозном рождественском контексте, а в светском новогоднем. Сталин идею одобрил.

Первая в СССР государственная ёлка состоялась 31 декабря 1935 года в Харьковском дворце пионеров. Но уже через год празднование вышло на совсем другой уровень — Колонного зала Дома Союзов. Там Гаркави и блистал в роли первого советского Деда Мороза.

Конферансье пробыл Дедом Морозом до начала войны. И хотя в послевоенные годы главный посох страны перешел другому артисту, Гаркави продолжал подписывать письма знакомым так — «твой старый друг Дед Мороз». А на его 60-летнем юбилее друзья зачитали выдуманную телеграмму от московских детей: «Мы с ужасом ждем новогодней ёлки. Неужели Дедом Морозом будет опять Гаркави?»

Война

Ровно через неделю после начала Великой Отечественной войны Гаркави и его фронтовая эстрадная бригада, состоявшая из нескольких артистов и журналистов, в том числе Лидии Руслановой и Льва Никулина, выехала на Западный фронт. Гаркави использовал все свои связи, чтобы их быстрее отправили на фронт. У него уже был опыт фронтовых концертов в Советско-финляндскую войну, и он понимал, что теперь поддержка артистов нужна солдатам как никогда.

Первое выступление состоялось девятого августа в авиачасти. Вот как описал его в дневниках сам Гаркави: «Концерт идет на крыле самолета ТБ-3. Вход на сцену, то есть на крыло, — это лестница, уложенная из снарядных ящиков. Ощущение непривычное».

Иногда концерты проводились в переполненных землянках, куда набивалось столько людей, что от отсутствия кислорода тухли лампы. А бывало, что приходилось выступать в полной темноте — из-за затемнения. Гаркави спрашивал потом солдат: «Ну как концерт? Ведь ничего не видно!» Они бодро отвечали: «Ничего, чувствовали мы вас очень хорошо, лучше чем в мирное время».

Бригаду артистов везде встречали с радостью – солдаты понимали, что, возможно, это последний раз, когда им удастся посмеяться и послушать музыку. Иногда приходилось в один день дать по три, а то и четыре концерта. Артисты никому не отказывали.

Всем членам бригады выписывали пропуска, одному Гаркави пропуск был не нужен. Рассказывают, что один из генералов сказал про него: «Этого толстого черта у нас и так везде пропускают». Действительно, стоило машине с артистами подъехать к заставе, как шоферу кричали: «Давай, давай, это „гаркавый“ едет, знаем!»

Ни разу Гаркави и его коллеги не прервали фронтовых гастролей. Отдыхали где придется и когда придется. Лев Никулин вспоминал, как однажды он и Гаркави заснули на сеновале. Примерно через час друг его разбудил: «Немцы прорвались, надо убираться». Они кинулись наутёк, но по дороге заприметили пруд, который в жару выглядел особенно привлекательно. «Мы полезли в пруд, — рассказывал Никулин. — И вдруг какой-то мальчик закричал: „Куда вы лезете, там мёртвые фрицы!“»

У Гаркави на память о войне сохранился наряд на автомашину. В строке «род груза» надпись «снаряды» была перечеркнута, а сверху подписано — «артисты». Во всех ужасах и тяготах войны Гаркави и его приятели пытались найти какие-то крупицы человечности и юмора. Так, когда бригада по понтонному мосту въехала в ещё горящий Днепропетровск, мост тут же развалился. Они говорили друг другу: «Танки проехали ничего, пушки — тоже ничего, а вот артистов понтоны не выдерживают».

Но большинство записей во фронтовом дневнике Гаркави совсем не смешные: «Всё еще дымилось и горело. Подходит наш боец и спрашивает: „Вы кто же, штатские, доктора что ли?“ „Нет, мы артисты“ — отвечаем ему. — „Тогда возьмите двух детей, а то у них мать убили, отца, видно, нет. Вы их там уже устройте, а то мне-то что с ними делать. Мне воевать надо“».

Или: «Один артист мечтал привезти своему ребенку немецкую каску. Во время остановки поезда увидели немецкую каску. Артист было бросился её взять, но поезд тронулся и он впрыгнул обратно в вагон, не успев взять каски, а в это время какой-то мальчик бросился к каске. Каска взорвалась. Это оказалась мина».

Артист дошёл до Берлина. Лидия Русланова выступала на концерте у здания Рейхстага — к этому моменту она была уже бывшей женой Гаркави. Они расстались еще в 1941 году, когда Русланова предпочла конферансье генерала.

Михаил Гаркави был награжден редким для артиста Боевым Орденом Отечественной войны первой степени. Он ещё раз вернулся к военной теме в 1949 году, когда сыграл Германа Геринга в фильме «Сталинградская битва».

«Сверкайте, как всегда сверкали, наш друг веселый М. Гаркави»

60-летний юбилей Михаила Гаркави стал масштабным событием для московской эстрады. Сухие пафосные поздравления от аппаратчиков скрашивали искренние номера от друзей и коллег конферансье: выступали певцы Леонид Утёсов, Тамара Церетели, Валерия Барсова, поэт Сергей Михалков и другие звёзды. Фаина Раневская не смогла прийти, но прислала телеграмму с «сердечным приветом и самыми добрыми пожеланиями».

Михалков поздравлял от имени Дома литераторов. Сказал, что долго думали, кого послать на юбилей, но выбрали его, сказав: «Ты заикаешься, может быть, получится смешно». Поэт декламировал такие стихи:

«Наш добрый, полный друг Гаркави!

Тебе на юмор повезло.

Что мне к твоей прибавить славе?

Худым бездарностям назло?»

С куплетами выступил и Леонид Утёсов:

«Может, он не элегантный?

Может, слишком импузантный?

Может быть, он лысоватый?

Может, хохмы бородаты?

Полюбили мы такого,

Мишу толстого, родного,

Полюбили, полюбили.

И не надо нам худого».

На юбилее разыграли сценку, суть которой заключалась в следующем: «Гаркави» в исполнении другого актера звонили друзья. Просили то устроить ребенка в Суворовское училище, то достать дефицитный товар. «Гаркави» уже через пять минут перезванивал и сообщал, что всё сделано и благодарности не нужно. Это был юмор, основанный на реальных событиях.

На юбилее конферансье выступили не только артисты, но и врачи. Хоть Гаркави и «предал» медицину, он оставался верным своим товарищам по медицинскому факультету. Каждый год бывший директор Костного музея ходил на встречи выпускников курса, который так и не окончил. Профессор Брусиловский отдал должное верности Гаркави: «Он остался врачом, но врачом, который лечит смехом».

Первый Дед Мороз СССР скончался 14 сентября 1964 года. Выступал он до последнего. С каждый годом Гаркави становилось всё тяжелее двигаться, появилась одышка. Но он никогда не жаловался и писал друзьям из разных санаториев: «В результате лечения исчезли угрызения совести — их у меня нет и не будет».